Клод крякнул с досады:
– Это что же, получается? – спросил он сквозь зубы. – Отец свалил на малолетнюю дочку всю домашнюю работу?
Роми отрицательно замотала головой.
– Это была его не вина, а скорее беда! – с горячностью заявила она. – Папа впал в хроническую депрессию. А когда мне исполнилось пятнадцать, он упал со строительных лесов и с тех пор прикован к инвалидной коляске. Нетрудно представить, как человек после такого несчастья должен относиться к жизни, в которой ему никогда и ни в чем не везет.
– Представить нетрудно, – кивнул угрюмо Клод. – Хотя, как мне кажется, ему совершенно определенно повезло с дочерью...
Роми покраснела и поспешила продолжить:
– Он обожал мою мать. Боготворил. Несмотря ни на что! По вечерам мы сидели вдвоем, и он рассказывал о вечеринках, на которых они были вместе, о том, как она притягивала к себе людей, какая она остроумная, пленительная, ошеломляюще красивая. – Роми грустно улыбнулась. – Только зачем я вам все это рассказываю? Вы с ней встречались и знаете ее лучше меня.
Она с затаенной надеждой взглянула на него, словно ожидая продолжения, но Ларош лишь уклончиво кивнул в ответ.
– Да, я с ней встречался, – сказал он. – Но из ваших слов получается, что именно она, а не какие-нибудь иные обстоятельства сломила у вашего отца волю к жизни и стала виновницей его затяжной депрессии.
– Нет, нет и нет! Папа постоянно повторял, что сломила его любовь. Но эта же самая любовь подарила ему чудесные воспоминания о прошлом – воспоминания, которыми он живет теперь, парализованный, лишенный возможности жить полнокровной жизнью. Неужели, по-вашему, человек, способный любить так сильно, не заслуживает восхищения?
– Скорее достойна восхищения ваша преданность и любовь к нему. Или сожаления – ваша слепота. Выбирайте на свой вкус, – негромко сказал Клод. – То, что разрушает, заслуживает только осуждения! Любовь должна окрылять, придавать силы, помогать человеку, реализоваться в этой жизни. Ваша мать всецело завладела вашим отцом, околдовала его, и он потерял волю к жизни. Конечно, в силу долга нам следует относиться к родителям с любовью, но если трезво взглянуть на то, что они подчас представляют собой на практике... – А это, уж извините, не ваше дело! —вспыхнула Роми и, круто развернувшись, двинулась на кухню.
Выпью чая, немного успокоюсь, сказала она себе. Молока в холодильнике, разумеется, не оказалось, как и многого другого, и она с расстройства бухнула в кружку двойную порцию сахара.
В дверях появился Клод, и девушка окатила его ненавидящим взглядом.
– Я вас попрошу впредь никогда не говорить о моих родителях в подобном тоне! – бросила она.
Клод прошел на кухню и с некоторой опаской присел на расшатанный стул.
– К сожалению, не могу обещать вам этого, – сообщил он.– По крайней мере, в отношении Софии Стэнфорд.
Отвернувшись от него, Роми опустилась в кресло напротив и, взяв в руки кружку с чаем, внимательно осмотрела кухню. То, что она увидела, не обрадовало ее: скатерть в масляных пятнах, остатки последнего ужина матери на столе, в старинной мраморной раковине грязная посуда.
– Ваша матушка явно покинула дом в спешке, – прокомментировал Клод, неотрывно наблюдавший за Роми.
– Бедная мама! До какой степени ее должны были здесь запугать!
У Роми к горлу подступил комок. Господи, подумала она, что же я скажу теперь папе? Как я объясню ему все это? Она вдруг почувствовала себя невероятно одинокой, усталой и... зверски голодной.
– Поесть тут, надо полагать, совершенно нечего, – удрученно протянула она.
Клод легко поднялся из кресла и подошел к буфету.
– Продуктов здесь, конечно, кот наплакал. Из того, что Бог послал, – засохший хлеб, банка консервированных огурцов и томатов. А вот и рыбные консервы. Отлично! Если вас устроит, я могу приготовить паштет из анчоусов с томатным соусом.
Я могу приготовить! Это он-то, аристократ и пижон, который вряд ли представляет, с какой стороны подступиться к кастрюле? Впрочем, как ни удивлена была Роми его заявлением, она чувствовала себя слишком усталой, чтобы вдаваться в ненужные споры.
– Уговорили! Паштет так паштет. Заранее признательна.
– А вы уже подумали, где будете ночевать сегодня? – спросил ее Клод и поставил кастрюлю с водой на газовую плиту.
– Разумеется, здесь, где же еще?
– В таком случае, с вашего разрешения, я попозже проверю, что творится наверху. Устали?
– Смертельно, – призналась Роми. – Целую неделю не спала толком, волновалась, собиралась в поездку, и вот... Ой, что вы делаете, Клод?
– Ничего особенного, – тихо сказал он, гладя ее по волосам.
С чего это вдруг я позволяю так много человеку, который ненавидит мою мать, – сонно подумала Роми. И почему сейчас это не имеет для меня никакого значения?..
– Вообще-то это совершенно не в моем стиле – бросаться в объятия первого встречного, – на всякий случай сообщила она.
– Рад слышать, что я для вас не первый встречный, – улыбнулся Клод. – И ни о чем не беспокойтесь – еда, сон, и вы снова будете в форме.
Голос его подействовал на Роми гипнотизирующе. Всхлипнув, она прижалась щекой к его груди.
– Что-то я совсем расклеилась, – с виноватой улыбкой пробормотала она.
– Оно и неудивительно. А раз так, разговор мы продолжим завтра. Сейчас – ужин, затем баиньки.
– Угу, – невольно засмеявшись, пробормотала она. – Я вам так благодарна, Клод!
Роми с благодарной улыбкой приподняла голову и вдруг ужаснулась. Она совсем забыла, что подвела ресницы тушью, и, сама того не заметив, замарала белоснежную рубашку Клода.